Умирать — в крайнем случае - Страница 42

— Это каждый понимает.

— Иногда мне, конечно, приходится наказывать за непослушание. Я стараюсь делать это как можно реже, но бывает, что без этого не обойтись — не то все пойдет прахом. Но даже в наказании я стараюсь избегать лишней жестокости. Вы знаете, какие истязания придумали китайцы, святая инквизиция, гестаповские садисты и тому подобные изверги. У меня, Питер, ничего подобного нет. Зачем истязать человека, зачем его мучить, делать из него пожизненного инвалида? Лучше послать к нему Марка — и довольно. Одна пуля — и точка. Просто и гуманно, как и водится у воспитанных людей.

— Не знаю, как воспитан Марк, но если судить по вашим двум гориллам…

— Вы ошибаетесь, дорогой, — добродушно протестует Дрейк. — Вы проявляете понятное пристрастие человека, занимающего определенную сторону в споре. Боб и Ал — просто дети. Невинные дети, которые любят пускать в ход невинные хитрости и проделки. Вам, наверное, известен коронный номер Боба: он делает резкий удар головой по носу, что при его росте нетрудно, а потом подает человеку носовой платок, чтобы тот вытер кровь. Ну как? Ал же показывает правый кулак и говорит: «Видал», а сам пускает в ход левый кулак. Детские шалости, не больше.

— Возможно, — иду на уступки я. — Хотя мои личные воспоминания говорят о другом.

— Пристрастие, дорогой мой, в вас говорит пристрастие! Если прибегать к сильным выражениям, то Марк — это ад, или бесспорный конец, а Боб и Ал — чистилище. И я послал вас в чистилище именно затем, чтобы в вашей голове восцарил разум и вы пришли к единственно правильному и мудрому решению. Не знаю, поняли вы это или нет, но вы, Питер, стали правой рукой человека, единственная цель которого — доставлять людям радость! Вы имеете все основания гордиться собой!

Дрейк делает еще глоток и покровительственно заявляет:

— Гордитесь, Питер! Гордитесь! Следует гордиться, раз для этого есть основания!

Не знаю, то ли женское общество на него подействовало, то ли он перебрал за ужином, но в «Еве» Дрейк быстро скис, его повышенное настроение испарилось, и он впал в апатию.

Явившись в «Еву», мы застали там Бренду, которая вместо приветствия кислым тоном заявила:

— Я жду уже больше часа, Билл…

— Всем нам приходится ждать, — философски отозвался Дрейк. — Если бы вы знали, сколько приходится ждать мне…

— Да, но я сижу совсем одна, и некоторые думают, что я жду чего-то другого… начинают навязываться…

— Вы могли бы обратить подобные недоразумения себе на пользу, дорогая, — невозмутимо заявляет Дрейк. — Лишние банкноты вам не повредили бы.

Это заявление достаточно красноречиво говорит о настроении шефа. Бренда взглядывает на него с глубокой укоризной, но Дрейк в это время смотрит в другую сторону, и она воздерживается от замечания. Зато начинает греметь оркестр, и на сцене появляется уже знакомая мне самка в золотистом платье. Видимо, программа в «Еве» одна и та же.

— Ваша конкурентка, — не утерпев, указывает Дрейк Бренде.

— Перестаньте, Билл. Вы в самом деле заставите меня выйти на дансинг и раздеться перед всеми этими чужими мужчинами! — восклицает Бренда так громко, что перекрикивает оркестр.

— Я не удивлюсь, если узнаю, что вы это уже делаете, хотя и не перед такой многочисленной аудиторией, — говорит Дрейк.

Бренда, прикусив губу, молчит.

Подходит черед очаровательной мисс Линды Грей. Певица выходит все в том же скромном туалете, ее встречают, как и раньше, дружелюбными аплодисментами, на которые она отвечает милым поклоном. Вообще в «Еве», кажется, уважают традиции. Да и какой смысл менять программу, если меняется публика, а раз так, значит, программа все время остается свежей.

Мисс Линда берет в руку микрофон и делает несколько шагов по залу — очевидно, в поисках жертвы. Жертвой на этот раз оказывается некий молодой человек в очках с несколько ошеломленным выражением лица. Он похож на библиотекаря или учителя латинского языка. Певица устремляет на него пристальный взгляд, стараясь преодолеть стеклянную преграду очков и проникнуть в его ошеломленную душу. Зал оглашает ее мягкий, мелодичный голос:

Не говори, я знаю: жизнь течет.
Ночь умирает, новый день наступит…

На сей раз я могу спокойно слушать этот мелодичный голос, не чувствуя себя экспонатом с рекламной витрины. Но радость моя недолговечна. Пропев первый куплет, Линда делает поворот кругом, быстрыми шагами пересекает дансинг и, положив мне руку на плечо, переходит к припеву:

Не говори: увидимся мы завтра.
Не говори: с тобой я буду завтра,
И снова поцелую я тебя.
Быть может, это завтра, завтра, завтра
Наступит без меня и без тебя.

Я, само собой, стараюсь укорить ее взглядом, стараюсь дать ей понять, чтобы она отошла от меня, но меланхоличный голос и колдовские сине-зеленые глаза так ясно говорят, что она поет для меня, именно для меня и только для меня, что я совсем обескуражен. Когда песня кончается, Дрейк лениво замечает:

— Сегодня она пела для вас, Питер!

— Она и тогда пела для меня.

— Нет. Тогда — нет. Но сейчас она действительно пела для вас. Хорошо, что не вам платить по счету. Я бы заставил вас заплатить и за песню.

Линда поет еще четыре песни. Это ее песни — гвоздь программы и в то же время некий водораздел между двумя порциями стриптиза, которые предлагает своим посетителям «Ева» и из которых вторая порция, ближе к полуночи, гораздо откровеннее первой. Но певица определенно бьет всех чемпионок раздевания с точки зрения успеха. Возможно, ей помогает то несложное обстоятельство, что люди, явившиеся сюда пощекотать нервы бесстыдными картинами, не прочь показать себя приличными людьми, поклонниками чистой лирики.