Но она уже овладела собой и заявляет хорошо знакомым мне тоном:
— Не волнуйтесь, я совершенно спокойна. Единственное, что меня беспокоило, — это ожоги, но теперь и они прошли.
Линда снова поворачивается к зеркалу и приподнимает подол — в пределах допустимого.
— Все в порядке, правда?
Я подхожу к ней против собственной воли и, уже совсем того не желая, говорю:
— Да, все в порядке.
У моей супруги исключительные физические данные…
— Вы не щедры на комплименты, — замечает она, и я вспоминаю, что поклялся не говорить ей комплиментов.
— Какое значение имеют слова…
— Никакого. Но они что-то выражают.
— Когда придет время что-то выражать, я сумею это сделать.
— Каким образом, Питер?
— Скажу в другой раз.
— Когда? Завтра? Но завтра нас уже здесь не будет, Питер.
Она, конечно, права. Сегодня — последний день нашего свадебного путешествия.
— Эта ваша песня… — бормочу я, изо все сил стараясь смотреть на родное море и чувствуя, как властно притягивает меня другая синева — зеленоватая синева ее глаз.
— Моя песня? А вы уверены, что она — только моя? А может, и ваша? Так ли вы уверены в своем «завтра», Питер?
Она наконец-то нащупала мое слабое место, эта сирена с бархатным голосом и железным характером. Потому что если я в чем-то не уверен, то именно в завтрашнем дне. Не говоря уже о послезавтрашнем.
Что ж, дружелюбно настроенное существо в зверинце Дрейк-стрит — совсем не лишнее дело, говорю я себе в качестве оправдания.
— О чем вы так глубоко задумались, Питер? О своем «завтра»?
— Именно.
— И что же?
— Ничего, — признаюсь я. — Эти ваши глаза просто не дают мне сосредоточиться.
И с отчаянием утопающего, который хватается за соломинку, я обнимаю ее стан, который, между нами говоря, под это сравнение не подходит.
Прервав поцелуй, чтобы перевести дух, Линда дает волю своему удивлению:
— Как вы можете позволять себе такие вольности с незнакомой, отвратительно упрямой и высокомерной женщиной?
— Мне кажется, я имею право на внимание собственной супруги, — говорю я и снова обнимаю ее.
Обратный путь проходит без происшествий.
— Странная была поездка, — как бы про себя говорит Линда, когда мы, покинув самолет, направляемся к барьеру пограничного контроля.
— Почему странная?
— Все началось плохо, а потом стало еще хуже. Зато дальше все получилось как в сказке.
— Сказки бывают разные, — замечаю я.
— Эта сказка была хорошей. И — увы! — очень короткой.
А когда мы становимся в очередь к окошечку, Линда добавляет:
— Вот и конец сказки.
Да, сказке пришел конец. И мы окончательно это понимаем, когда садимся в «ягуар» шефа. Шофер молчит, и мы молчим, потому что в его присутствии не поговоришь и еще потому, что холодная атмосфера города начинает действовать на нас и что впереди нас ждет знакомый квартал и знакомый человек, перед которым нам придется отчитаться.
— Ну, как себя чувствуют молодожены? — ухмыляется Дрейк, встречая нас в кабинете с зашторенными окнами.
— Скучают, сэр, — вяло отзываюсь я. — Законный брак и романтическое приключение — разные вещи.
— Да, слыхал об этом, но сам я о браке судить не могу, — признается шеф, поднимаясь из-за стола и направляясь к известному предмету мебелировки, уставленному бутылками. — Мне, Питер, не довелось вкусить семейного счастья. Работа, работа и еще раз работа — такой удел выпал старине Дрейку.
С этими словами он наливает себе четверть стакана виски, для декорации бросает пару кубиков льда. Потом вспоминает, что в кабинете присутствует дама.
— Вам, Линда?
— Благодарю, предпочитаю воздержаться.
— Ох уж эти певицы с их режимами! — вздыхает шеф. — Ну а вам, Питер? Вы-то не певица. Или вы тоже выучились петь там, на Балканах, под воздействием молодой жены?
Я вынужден подтвердить, что я действительно не певица, и принять предложенный стакан.
— Ну, я жду! — уже деловитым тоном заявляет шеф, отведав виски.
— Все прошло нормально, — рапортую я.
— Все благополучно, — подтверждает мисс Грей.
— Это и желательно было услышать, — говорит рыжий и поворачивается к Линде.
— Вы, наверное, устали с дороги. Мне просто неудобно вас задерживать. Идите отдыхать.
Линда, видно, только и ждала этого разрешения, чтобы невозмутимо кивнуть нам обоим и покинуть кабинет.
— Ну, Питер, я слушаю. Со всеми подробностями.
— Можно и с подробностями. Но мне кажется, сэр, что в операцию посвящено слишком много людей. Их становится все больше. Сначала Ларкин, теперь Линда…
— Линде ничего не известно, кроме кое-каких мелочей по части торговли гашишем. Будьте уверены, что даже эта информация, которой она располагает, — дезинформация. Cчитайте, что в ваш проект посвящено только трое: я, вы и Ларкин.
— Один египетский правитель несколько тысяч лет назад сказал, что, если в заговоре участвуют трое, среди них обязательно присутствует доносчик.
Дрейк не обращает внимания на мою попытку блеснуть эрудицией.
— Надеюсь, Питер, этот доносчик — не вы.
— Нет, и не вы. Но кроме нас есть третий.
— Знаю. Пока что этот янки не дает оснований подозревать его. А там… там увидим.
Он на минуту задумывается, потом отпивает глоток и напоминает:
— А теперь — подробности!
— Я установил контакт со своими людьми. Отобрал пятерых по принципу: лучше меньше, да понадежнее. Могу сообщить вам их имена, адреса и прочие данные.
— После!
— С человеком, которого я назначил шефом группы, обсудил конкретные подробности операции. Он считает, что она не доставит особых затруднений, и берется осуществить переброску столько раз, сколько будет нужно.