Умирать — в крайнем случае - Страница 30

Лет ему, пожалуй, около тридцати, но у него лицо без возраста, худое и бледное; это зеленоватая нездоровая бледность азартных игроков и людей, ведущих ночной образ жизни впрочем, профессиональные убийцы не обязательно относятся к этой последней категории. Лицо, покрытое маской непроницаемости, хотя это, наверное, даже не маска; лицо, выражающее полное бесстрастие и полную пустоту; такие выражения лиц бывают только у людей, не обремененных представлениями о добре и зле.

Нет, это не горилла из зверинца Дрейка. У него утонченные, деликатные жесты ювелира или скрипача — словом, человека, привыкшего обращаться с тонкими и сложными инструментами. Хотя его инструмент не отличается особой изысканностью и требует всего лишь меткого глаза. Помещается же этот инструмент, вероятно, в особом внутреннем кармане под мышкой; может, именно поэтому он никогда, даже в жаркие дни, не расстается со своим поплиновым плащем: опасается, как бы не был заменен этот самый карман.

Темный силуэт. И темная личность. До того темная, что чем больше я о ней думаю, тем сильнее у меня темнеет в глазах. И я засыпаю.

В течение следующих дней шеф еще раза два или три вызывает меня для уточнения операции. А потом забывает обо мне. Наверное, ждет, чем кончится проверка Ларкина.

Надо полагать, что вместе с паспортом мне дано негласное разрешение покидать пределы Дрейк-стрит, потому что когда я начинаю всерьез нарушать ее границы, никто ничего мне не говорит. То ли за мной следят на расстоянии, то ли рыжий решил, что я у него в руках, но так или иначе, я наконец-то могу дышать свежим воздухом. Если он имеется в Сохо.

Сохо — один из городов, составляющих метрополию-лабиринт британской столицы. Сохо — это переплетение улиц вроде Дрейк-стрит; иные из них веселее нашей улочки, другие — еще мрачнее; вереницы ресторанов — французских, испанских, итальянских, греческих, китайских и даже английских; клубы и бары, предлагающие эротические зрелища; дорогие увеселительные заведения для изысканной публики; грязные притоны алкоголиков и наркоманов.

Сохо — это толпы, стекающиеся сюда в полуденные и вечерние часы и поджидающие их туземные жители; это проститутки, караулящие добычу с сумочками под мышкой и сигаретами в зубах; это крикливые завывалы кабаре; гомосексуалисты в вызывающих нарядах; уличные торговцы порнографическими сувенирами и марихуаной; уличные фотографы и сутенеры.

Сохо. После роскоши Парк-лейн и Бонд-стрит, после импозантных фасадов Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, после Трафальгарской площади и ансамбля Букингемского дворца этот город покажется вам тесным, мрачным и душным. Но если вы до этого целые недели провели в сыром желобе Дрейк-стрит, вам не до придирок. У меня, например, такое чувство, что я много часов провел в засевшем между этажами лифте и теперь наконец могу всей грудью вздохнуть на лестничной клетке.

И я пользуюсь свободой, чтобы потягивать кофе то в одном, то в другом баре, стоя на углу, рассматривать толпу, разглядывать витрины или читать небольшие объявления, вывешенные дамами, которые предлагают свои услуги в качестве натурщиц, или джентльменами, нуждающимися в таковых.

Иногда, особенно под вечер, потому что самое тягостное время дня — это вечер, я иду на Пикадилли поглазеть на другую жизнь и другой мир, вход куда мне заказан; полюбоваться игрой новых реклам на фасадах, которая начинается еще днем. Названия напитков и жвачек вспыхивают и гаснут, и вспыхивают снова, синие, красные, зеленые, золотистые знаки неутомимо настойчиво бегут по фасадам, доказывая, что в прозаичном ремесле торговли есть и поэтическая сторона.

А по тротуарам движется лондонская толпа, люди идут группами и парами, направляясь в театры, кино и рестораны. Изредка попадаются в толпе одиночки вроде меня. Все-таки утешение: я не один такой.

Посреди площади над потемневшей бронзой фонтана возвышается статуя. Каждый день тысячи людей проходят по Пикадилли, не замечая этой статуи и даже не зная о ее существовании, — они спешат, им не до скульптуры. Но мне спешить некуда, и потому я сумел обнаружить статую, что было нелегко: фигурка небольшая и совсем теряется среди высоких зданий, в многоцветном пожаре неона и потоках машин, среди которых упрямо прокладывают себе путь красные лондонские автобусы в два этажа.

Это не адмирал Нельсон — он стоит на Трафальгарской площади. И не королева Анна — она в Вестминстере. Это небольшое изваяние античного Эроса, неожиданный и милый каприз чудовищного города, выросшего на войнах и грабежах. Небольшое изваяние, как и подобает мелкому капризу. Легко догадаться, что малютка Эрос, стоящий на одной ноге и целящийся из лука в поток машин, вряд ли сумеет поразить кого-нибудь своей стрелой. И от этого он кажется еще трогательнее.

Раз уж речь зашла о святом чувстве любви, должен упомянуть, что однажды во время своих скитаний я встретил Линду. Дрейку ужасно хочется, чтобы между Линдой и мной возникла симпатия и чувство взаимного притяжения. Не знаю, зачем ему это надо; вряд ли он мечтает соединить нас священными узами брака для долгой и счастливой совместной жизни с множеством отпрысков. Но каковы бы ни были его мотивы, все попытки сблизить нас наталкиваются на спонтанную и вполне взаимную антипатию.

А встретил я ее у входа в «Еву», куда она шла, вероятно, на репетицию, потому что час был утренний. Проще всего было бы притвориться, что я ее не замечаю, но это дало бы ей понять, что все же она мне не безразлична. Линда, вероятно, того же мнения, и мы бросаем друг на друга безучастные взгляды, холодно киваем, и каждый идет своей дорогой. О такой встрече и упоминать не стоило бы, если бы за ней не последовали другие события.